Патриарх Никон. Неизвестный художник, XVIII век
Ферапонтов монастырь
А. Н. Муравьев, 1855 год
Когда оставлял я обитель Св. Кирилла, настоятель позволил своему наместнику проводить меня до Ферапонтовой, отстоящей за 15 вёрст, чтобы там поручить опытному руководству местного протоиерея, так как древний сей монастырь обращён в приходскую церковь в последних годах минувшего столетия. Дикая природа начинала оживать по мере того, как мы приближались к Ферапонтову; после болотных перелесков открылось между волнообразных холмов обширное озеро, заимствующее имя своё от обители, которую огибает живописною дугою. Майский солнечный день благоприятствовал местной красоте; обитель историческая Никона Патриарха издали предстала в полном блеске, как бы ещё не упраздненная, с своими шатровыми главами в виде остроконечных башен, который давали ей вид более готический, нежели византийский. Так величава её наружность и так живописно положение, что нельзя не пожалеть о её запустении, потому что место сие как будто нарочно создано для монастыря, преимущественно пред многими другими. Далеко надобно объезжать озеро, чтобы приблизиться к обители; она стоит как бы на острову, и только узким перешейком можно туда подъехать.
Вокруг широких вод холмы, рощи и поля имели столь весёлый и приятный вид, что невольно радовались им взоры и сердце: таково первое впечатление Ферапонтова; но оно обращается в весьма грустное, когда, взошедши во Святые врата, увидишь внутреннее запустение бывшей обители, развалившиеся келии и ограду, и двор, поросший травою, с затоптанными могилами, и груду камней там, где было жильё. Никоновых келий уже не существует; они расположены были вдоль западной ограды и были в связи со Святыми вратами, над коими доселе возвышается бывшая крестовая церковь Патриаршая; еще целы ближайшие деревянные к ней пристройки, служившие для сообщения, когда каменные келии уже срыты. Не так давно, однако, в начале нынешнего столетия, ещё о них упоминалось в истории нашей иерархии; они были расписаны ликами пустынножителей, коих трудолюбивым подвигам искал подражать Никон во время десятилетнего своего заточения в Ферапонтове, как он это делал и в Новом Иерусалиме, будучи ещё Патриархом. Самый живописный вид открывался из сих келий на синюю пучину вод, посреди коих Никон, с келейною своею братиею, сложил маленький островок из громадных камней, в подножие знаменательному кресту. На этом кресте начертал он ту обличительную надпись, за которую отчасти подпал ещё более строгому заключению в обители Кирилловой: "Никон, Божией милостию смиренный Патриарх, поставил крест сей в заточении своем, за слово Божие и за Церковь святую, в Ферапонтове".
При входе в обитель нельзя не вспомнить о Никоне, потому что его судьба оставила и здесь выразительную печать свою. Мы осмотрели с любопытством всё то, что пощадило время и что осталось достойным внимания в монастыре. Ревностный блюститель опустевших храмов, почтенный протоиерей А-й, старается всеми средствами, какие в руках его, хотя они и скудны, соблюсти древность и не только предохранить от падения церкви, но даже обновить, что можно. Таким образом, устроил он в нынешнем году из полуобвалившейся трапезы обширную тёплую церковь Благовещения, где может на просторе совершаться богослужение в зимнее время, а прежде народ теснился в малой убогой церкви, пристроенной к трапезе, самая же палата оставалась впусте; усердие его достойно всякой похвалы.
У входа в сию церковь иссечен на камне год первоначального ее строения 7043, при Царе Иоанне Васильевиче, архиепископе Вологодском Кирилле и игумене Ферапонте. Длинная галерея или паперть, над которою возвышается шатровая колокольня, соединяет тёплый Благовещенский собор с холодным Рождества Богоматери, современным ему по строению. Высокий иконостас Рождественского храма примечателен символическими своими иконами времён Патриарха Никона, который, быть может, хотел выразить ими свои душевные помыслы. Таким образом, Сошествие во ад Господа для изведения праотцев изображено с начертанием различных страстей, влекущих в бездну: скорбь, отчаяние, неразумие, величание, сквернословие, скупость и тому подобное. Всё сие написано на дне геенны, и, в противоположность погибельным страстям, Ангелы держат по сторонам Господа хартии с надписанием добродетелей, возносящих нас к небу: смирение, кротость, терпение, мудрость, милостыня и прочее. Достойная также внимания икона Богоматери, так называемая Ангельский собор: вокруг Пресвятой Девы лик Ангелов поёт Ей Божественный гимн песнопевца Иоанна Дамаскина: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человеческий род»; а внизу, под ликом безплотных, изображён весь род человеческий в созерцании Царицы Ангелов; сочинитель же священного гимна святой Дамаскин, в белом куколе, как его всегда пишут, близ Ангела своего Предтечи, подносит Ей на хартии другую свою песнь: "Мати убо позналася еси, паче естества, Богородице".
Сохранились ещё неприкосновенными, в древнем их виде, некоторые иконы: храмовая Рождества Богоматери, Троицы с богатыми цатами, двух преподобных Кириллов, Ферапонта и Мартиниана. Другую местную икону Одигидрии опалило молниею; в верхних же ярусах иконы, к сожалению, все уже заменены новыми. Внутри алтаря есть тесный придел святителя Николая, с древнею его иконою; с правой стороны примыкает к нему ризничная палата, в которой заслуживает внимания греческая плащаница 1650 года; кругом её вышита по-гречески субботняя песнь: "Ангельский собор удивися, зря Тебе в мертвых вменившася", а на конце: "Помяни, Господи, душу раба Твоего, иерея Мануила Амбаратопуло". Кто сей неведомый, занесший свое приношение во глубину России? Колокольня, которая стоит над папертью в броне чешуйчатого шатра своего, украшена была некогда боевыми часами, но уже давно перестал бой их указывать время в упразднённой обители: иначе изображается оно так, не мерою часов, но печальным зрелищем развалин, и, сквозь зияющие врата под колокольнею, горько напоминают о мимотекущем времени разбросанные памятники бывшего кладбища монастырского; здесь уже не нужно боя часов: последний пробил для обители!
К холодному собору пристроена, в нижнем ярусе, церковь во имя преподобного Мартиниана, над самою его гробницею, которая сперва находилась, вероятно, снаружи. Священная рака окована серебром и по краям её вычеканено время её устройства: "Лет 7151 (1643) 17 марта (это день Ангела царского, Алексия человека Божия), при державе Царя и Великого Князя Алексия Михайловича всея Руси, при Святейшем Патриархе Иоасафе, и при Митрополите Ростовском Варлааме, и при игумене Ферапонтова монастыря также Варлааме". В четырёх кругах на раке изображено время преставления преподобного Мартиниана, генваря 12-го 6991 года (1483), время его прославления в 7022, по случаю кончины святителя Ростовского Иоасафа, из рода князей Оболенских, которого хотели положить подле его гроба и нечаянно обрели тело самого Мартиниана совершенно нетленным. Тут же написаны и два исцеления, бывшие при его раке: инока Памвы, одержимого тяжким недугом, и женщины села Суслова, по имени Акилины, беснуемой, которая видела, как преподобный поражал духа нечистого, её томившего. Над ракою стоят древние складни, образ Страстной Богоматери в богатом окладе, который, быть может, принадлежал архиепископу Ростовскому Иоасафу, по его княжескому происхождению, и знаменовал место его погребения близ самой раки.
У входа в церковь преподобного Мартиниана иссечено на камне время её построения, в лето 7003 (1495); но кто был строителем неизвестно, или имя его стерлось с камня. Остроконечный шатер, поставленный над сею церковию, равно как над колокольнею и над святыми вратами, даёт оригинальный вид монастырю. Преподобные Ферапонт и Мартиниан изображены на святых вратах созданной ими обители, с ликами других пустынножителей, а над вратами есть двухпридельная церковь Богоявления и преподобного Ферапонта, бывшая крестовою Никона Патриарха и до его времени праздновавшая Предтечи. Сюда были жертвованы богатые вклады Царя Алексия Михайловича, тем более, что она была сооружена при начале его царствования в 1645 году, как явствует из напрестольного креста, то есть одно время с гробовою ракою; но теперь все иконы уже поновлены.
При выходе из обители Ферапонтовой, равно как и при входе, невольно встречает и провожает вас память о Никоне, бывшем Патриархе, потому что он её прославил долгим своим заточением. Тут испытал он в начале всю его строгость, почти темничную, потому что сперва даже заложены были железными затворами окна его келий, весьма убогих и недавно обгоревших при пожаре монастыря; однако в непродолжительном времени получил он и ослабу от незаслуженных томлений; Никон даже начал пользоваться совершенною свободою и многими льготами, по личной к нему любви кроткого Царя, который никогда не питал к нему неприязни, несмотря на происки бояр. Искренно желал он примирения, хотя и тайного, с бывшим своим другом и крестным отцем всех своих детей, и Никон, по его желанию, вскоре по приезде во монастырь написал миролюбивую грамоту Царю и всему царскому семейству, в которой, однако, по-прежнему называл себя Патриархом. Не прекословил Царь сему титулу и даже не противился, чтобы приближённые его так называли, несмотря на то, что в самый день приезда в Ферапонтов окончательно были отобраны у Никона архиерейская мантия и посох, которые не решались взять у него в Москве.
Милостыня царская, утварь церковная, деньги и съестные припасы в виде поминок, то радостных, то печальных, часто посылались к бывшему Патриарху, который в начале от них отказывался. По приказанию Государя выстроены были для него новые обширные келии с 25 жилыми покоями и деревянными переходами на стене, в 30 сажень длины, в надворотную крестовую церковь. По своему властительскому характеру, можно сказать, Никон был полным распорядителем в месте своего заточения; игумен монастыря и братия, и даже самые стрельцы, приставленные для его стражи, были ему покорны и называли его святейшим, по тому неизъяснимому чувству, которое обыкновенно вселяет в окружающих человек гениальный и твёрдый волею. Никон всегда любил труды подвижнические, когда ещё был Патриархом, чему служит свидетельством скит его в Новом Иерусалиме; ещё менее оставил он труды свои, когда заточён был в Ферапонтове. Сам он, с своею прислугою и бывшею при нем братиею, расчистил по другую сторону озера лесистый участок на урочище, называемом Лещово, развёл там два обширных огорода и разработал поле для хлеба и овса. Обширное хозяйство осталось после него монастырю Ферапонтову, который домогался получить наследие патриаршее при его переводе в Кириллов (до 200 четвертей ржи и более 100 овса, кроме иного хлеба и овощей). Лошадей и домашний скот требовал он из обители Кирилловой, и не всегда легко было его удовлетворить; так, когда однажды прислали ему из Кириллова серую лошадь для верховой езды по окрестностям, он возвратил её, как слишком цветистую и по масти неприличную для его сана. Иногда вместо годовых припасов, которые ему должно было получать, требовал он денег взамен их; не забывала своего ктитора и бывшая его обитель Нового Иерусалима. Всё это давало ему возможность раздавать обильную милостыню по всей окрестности, и тем умножалось его влияние; народ к нему стекался отовсюду не только за денежным пособием, на которое был весьма щедр, но и за лекарствами и для его молитв, потому что Никон читал их над болящими, особенно над беснуемыми, помазывая их елеем, и некоторые исцелялись, как он сам письменно о том извещал Царя.
Никон монах уже как будто забыл, что он более не Патриарх; и прежде, не занимаясь делами церковными, с одним лишь титулом Патриаршим, провел он семь лет в Новом Иерусалиме в ожидании своего суда; также и здесь протекло десять лет в новом его положении, и уже узник стал привыкать к своей доле, не ожидал ничего лучшего. Но вдруг нечаянная кончина кроткого Царя жестоко ему напомнила о его узах; может быть, такое тяжкое испытание нужно было для великой души Никона, чтобы окончательно отрешить от всего земного и сделать его достойными той Голгофы, под которою избрал себе место последнего покоя. Давно уже слишком привольное его положение в Ферапонтове приводило в страх недоброжелателей его в столице; там старались его представить опасным даже и в самом заточении, распускали молву о мнимых его сношениях с Волжским атаманом Стенькою Разиным; неохотно смотрели на множество народа, к нему стекавшегося в монастырь; келейные посещения людей, всякого звания и пола, возбуждали неблаговидное подозрение, и, быть может, в этом был неосторожен Никон, слишком строгий нравственностью во всю свою жизнь и потому мало внимательный к людской молве. По смерти Царя начались наветы от беглого келейника патриаршего Ионы, который был строго наказан за нетрезвую жизнь, впрочем по суду монастырскому; Иона рассказал о крестах, какие ставил Никон, с титулом патриаршим и с жалобою на своё заточение. Царь Феодор Алексеевич, по молодости, не мог сперва вступиться за своего крёстного отца. Последовало новое соборное определение патриарха Иоакима о переводе Никона монаха для более строгого надзора в Кириллов монастырь. Из наставлений, данных архимандриту Чудовскому Павлу и окольничему, посланному с ним для исследования доносов в Ферапонтов, видно, как ещё боялись Никона в Москве и не доверяли его покорности, хотя и напрасно. Велено было позвать его к допросу в соборную церковь и в случае отказа идти к нему в келию с приговором; но бывший Патриарх не оказал ни малейшего сопротивления, спокойно пошёл в церковь и отвечал на многочисленные статьи допросов.
Не отрекался он, что допускал к своей руке и позволял себя называть святейшим Патриархом, говоря, что о том известно было Великому Государю; не отвергал и того, что принимал к себе в келию мужей и жен, молитвенно помазывая их елеем; он даже присоединил таинственное слово, что сам Господь вручил ему чашу исцелений в чудном видении. Клеветы о мнимых сношениях с Стенькою Разиным его нисколько не смутили; но он не скрыл, что, когда шайки атамана были в пределах Белозерских, сам пристав царский допустил и привел к нему в Ферапонтов двух казаков, которые извещали его о силе своего атамана, хотя это не имело никаких последствий и не было тайною. Видно, что совесть бывшего Патриарха была совершенно спокойна, и он не боялся никаких улик; касательно же виновного и наказанного келейника объявил, что у него не было своей расправы и суда, как его в том обвиняли, но что приговор над ним совершился по суду монастырскому.
Несмотря, однако, на такие искренние ответы, бывшему Патриарху не позволено было даже возвратиться в свои келии, и прямо из церкви был он отвезён в Кириллов монастырь под строгий затвор; всё его имущество келейное описано и отобрано, кроме самых необходимых вещей; присные его все разосланы по дальним монастырям, и приставлены к нему, более для надзора, нежели для услужения, два совершенно чуждые ему старца в Кириллове, всякое же свидание и переписка запрещены, и выход из келии дозволен только в ближайшую церковь. Поколебалась на минуту твёрдая душа Никона; сам следователь архимандрит Павел, сжалившись над ним, доносил патриарху Иоакиму, что Никон заплакал, услышав о намерении удалить его присных, и со слезами просил оставить их при нём ради его старости, обещал впредь поминать Иоакима святейшим Патриархом, чего прежде не делал потому, что почитал его причиною всего зла. Он даже намекнул, что при начале своего удаления в Новый Иерусалим, когда дело шло об избрании его преемника, сам он указывал на Иоакима, как на человека, могущего занять его престол; но все просьбы престарелого узника остались тщетными, ибо ему надлежало испить до дна всю горькую чашу заточения. Тут же у него был отнят и последний знак его святительства, панагия, которую дотоле мог у себя удержать, хотя и в тайне.
Замечательно, как постепенно лишали бывшего Святителя всех принадлежностей его высокого сана, будто бы в предзнаменование того, что он должен был ему со славою возвратиться. Сперва отняли у него на пути в Новый Иерусалим, еще до суда, посох Петра Митрополита, который взял с собою, когда в последний раз посетил собор Успенский; потом Патриархи Восточные, лишая его сана, сняли с него один лишь клобук с серафимами, не решившись отнять у него мантии и посоха, ради народа; они были от него отобраны только впоследствии, в безлюдной пустыне Ферапонтовой, и вот последнее лишение панагии совершилось уже в стенах Кириллова; но Никон, вышедши оттоле узником и простым монахом, и в таком смиренном образе скончавшийся в Ярославле на струге речном, — с почестью патриаршею, по воле Царя, погребен был под избранною им Голгофою, и все Патриархи Вселенские признавали его церковные заслуги, грамотами своими разрешили, чтобы имя его было опять включено в священный лик Патриархов, ибо сей великий муж Церкви всегда был достоин своего высокого сана, хотя временно испытал искушения и скорби. С таким впечатлением в сердце оставил я скромную обитель его заточения, где испытал он много горя, но где временно отдохнула душа его от забот правительственных и от постигших его в начале гонений, до нового их напора. Благоговейно чтится его память в Новом Иерусалиме, которым подарил он Россию. |
